Тут барон так стиснул мою руку, что я вскрикнула:

— Полегче, я-то не из глины!

— Прости, — смутился студент. — Я вашу новейшую историю плохо знаю. Как же ему удалось такое разношерстное войско собрать, да еще и под стены привести?

Вопрос был скользкий, углубляться в него не хотелось, поэтому я ответила кратко:

— Вещуны Трехликого порталы навели. Ты же знаешь, они мастера перемещений…

Зигфрид, видно, хотел еще что-то уточнить, да только я ему вопроса вставить не позволила, затарахтела, как глухарь на токовище:

— А дело было так. Возвращался в далекие жаркие страны докс Шамуил, чьи глиняные великаны сыграли решающую роль при штурме. Доксы считаются в народе людьми прижимистыми, чтоб не сказать — скаредными. Правда это или нет — судить не нам. Только Шамуил полностью народному мнению соответствовал. Он благополучно развеял своих кукол сразу после победы — их транспортировка обошлась бы дороже, получил с князя причитающуюся плату и не торопясь, пешочком, опять же в целях экономии, двинулся в родные края. Путь его проходил через Мохнатовку. На ночлег остановился он в халупке нашего то ли Романа, то ли Богдана. Не, вспомнила — Мирон того деда звать. А чтоб денежку не тратить — заплатил за постой кусочком пергамента.

— С формулой? — ахнул студент.

Я хихикнула:

— Ну да! Одним из тех, которыми он свое воинство оживлял. Докс рассудил, что колдовство слегка повыдохлось, ни на что большое силы его уже не хватит, а бирюку в хозяйстве — в самый раз. Ну дальше ты, наверное, догадался…

— Нет, нет! Требую продолжения истории.

— А дальше — как в сказке. Тогда Мирон еще не отшельничал, хозяйка у него была. Тоже, представь себе, баба скопидомная. Только дед за глину — помощника себе лепить, она в крик: «Ты чего добро переводишь! Лучше печь с того боку подмажь!» Дед в спор, она за ухват. Так до зимы и спорили. А потом Мирон плюнул и слепил девку из снега, оживил ее пергаментом, назвал Снегурочкой. И хорошо слепил — талант у деда оказался. Она у стариков во дворе жила, в избу-то ее боялись заводить, чтоб не растаяла. Красивая, говорят, была — сама беленькая, глазищи синие огромные и русая коса до самой земли. По деревне шла — мужики цепенели. Правда, говорить не могла, только мычала. Видно, дед что-то с заклинанием напортачил.

— Идеальная жена! — закатил студент свои бесстыжие глаза. — Прекрасна, как богиня, и молчалива, как мрамор. Весной она растаяла?

— По легенде, ее Мороз Иванович себе забрал, то ли внучкой, то ли еще кем… Только я думаю, точно растаяла.

— И на основании чего фройляйн делает такие выводы? — продолжал веселиться Зигфрид.

— Ну это же скаредная баба Мирона потом на колобка по сусекам скребла. Скорее всего, ему Снегурочкин пергамент по наследству и перешел.

— А неблагодарная ватрушка, не мешкая, сбежала от своих благодетелей. Эту сказку я записывал, — подвел итог студент. И в подтверждение своих слов пропищал тоненьким противным голосом: — Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел.

— Садитесь, фон Кляйнерманн, отлично, — поддержала я игру.

Вот так, дурачась и подначивая друг друга, мы и дошли до цели. На смородиновом крутояре не протолкнуться — гуляет народ. Корочун сегодня — самый короткий день в году. Большой праздник. Нарядные краснощекие девицы вышли себя показать, парни — на красавиц посмотреть, а кто постарше и посолиднее — развеяться, отдохнуть от целого года тревог и забот. Песни-пляски, снежки да салазки, прямо на середине реки расчистили мужики место под каток. Ходит-бродит с лотками промеж гуляющих торговый люд — кому прянички, кому конфеты-мармелады или печенье, а кому и чего покрепче да пожиже — на любой вкус товар сыщется, на любую мошну. И разносится над толпой веселая морозная песня:

Зигфрид с кем-то здоровается, отвечает на поклоны, улыбается. Почти своим стал студент. Угол ему у себя Платон Силыч выделил, столоваться с домашними завсегда приглашает. Значит, барону в нашей деревне почет и уважение. А может, староста его женить надумал? А что? У Силыча три дочери на выданье. Не все ж им по вечерам под окнами прясть в ожидании суженого. И на меня деревенские внимание обращают. Только внимание неприветливое, настороженное. Ну да ничего, мы привычные… Однако бессмысленное хождение начало меня утомлять.

— Пошли хоть на ледянке скатимся, — дернула я студента за рукав.

— Твоей бабушке обещано было, что озорничать не позволю, — поморщился Зигфрид. — Слаба ты еще для таких подвигов.

— Ну, тогда хоть леденец на палочке купи… — заныла я.

Спутник только кивнул и ринулся в толпу лотошников. У кого-то характер от мороза, видно, портится. Ну чего ему стоило прокатиться по обледенелому желобу аж до другого берега, да с ветерком, с гиканьем, с посвистом молодецким? А то бродим тут на веселом празднестве, будто нам сто лет в обед. Бабуля, вишь, ему не велела! Тоже подлиза знатный. Носятся со мной, как с тухлым яйцом, уже которую седмицу.

— Ой, девки, глядите, как ведьмина внучка расфуфырилась, — донесся до меня визгливый злобный голосок. — Небось всю восень морду в щелоке держала.

Это кто у нас смелый такой? Ага! Лизавета — младшая дочка старосты. У самого берега, где начинается укатанный ледяной спуск, веселится компания молодежи. Парни и девки отвлеклись на минутку друг от друга и все уставились в мою сторону. Мелькнуло лицо бывшей подруженьки, слегка вытянутое от удивления. Мне показалось — сейчас Стеша подойдет поздороваться. Нет, отвернулась равнодушно, что-то шепнув стоящей рядом девице. Ну правильно, не ровня я ей. Не очень-то и хотелось! А вот Лизавету надо отбрить. А то меня живо эти курицы заклюют. Проходили, когда они еще цыплятами желторотыми по деревне бегали. Поэтому я вдохновенно заорала, перекрывая ровный гул толпы:

— Ты, квашня, на себя посмотри! Всю свеклу из клетушки на румянец извела? Так у тебя одна щека выше другой получилась! И за косу держись покрепче. А то, может, кто-то еще не знает, что она у тебя приплетная-а!

Вот так-то! Вишь, разозлилась как — так покраснела, что уже и не видно, чего у нее там выше. Правда, она завсегда больнее брехни колет.

Я гордо развернулась и… бамц! — получила в голову плотным снежком, аж в ушах зазвенело.

— Ой, люди добрые, Федор-то чернавку осчастливил! — захлебываясь, визжала Лизавета.

Вот ведь как полезно кавалера под рукой иметь. А мой где-то петушков липких выбирает. Федька — потный и раскрасневшийся кузнецов подмастерье — уже споро лепил другие снаряды. Ах, значит, так? Мало я тебя в детстве колотила! Время-то идет, а ума у некоторых не прибавляется. Я зарылась по локти в ближайший сугроб. Силы, конечно, не равны, да только я быстрее. Р-р-раз! — и огромный ком снега залепил лицо противнику. Федька только отряхнулся по-собачьи. В следующую минуту я согнулась под градом холодных колобков. Приятели Федора — Мишка и Гришка — поспешили на помощь недорослю. И я стала отбиваться. Остальные радостно скалились нежданному развлечению, улюлюкали, кричали, но в баталии принять участия не стремились. По уму, мне следовало отступать — бежать домой или искать Зигфрида, чтоб спрятаться за его широкую спину. Да только овладел мною какой-то злой кураж — я носилась подобно грозовой туче, мои наскоро слепленные снежки разили без промаха. Вот уже схватился за глаз Мишка, Федор стал явно прихрамывать. Я уворачивалась от атак, используя любую неровность, любой снежный занос или куст, неожиданно переходя в контрнаступление. И лилась, лилась разудалая песня: